Политика, гендерность и все остальное – то, чем пользуются кураторы, и то, что мне очень не нравится.

К сожалению, деньги дают только на популярные темы. Если кто-то скажет: «А я хочу яму глубокую копать», то ему ответят: «Ты что, идиот? Зачем тебе яму копать, иди лучше стань голубым».

Когда я жил в Берлине, я знал людей, которым по 50 лет – и они живут от гранта до гранта. И это отвратительно – это паразитирование. Если у тебя вылез прыщ и ты его выдавишь – их будет три. С грантами та же история. Чем больше будут грантов давать, тем больше их будет появляться. И будет больше плохих художников.

Но мне все равно, к чему искусство стремится. Мне важно то, что мне нравится. А нравится мне то, что от земли. Вот в Африке человек бежал по пустыне, нашел корягу, напомнила ему эта коряга жирафа. Он точечки на ней нарисовал, стал на дороге и продает – вот это, я считаю, искусство. А манипуляции с гендерностью, политикой и экологией – это не интересно. Интересно, когда человек копается сам в себе, находит – это от земли.

Сейчас каждый может стать художником – но это длинный и тяжёлый путь. Тут уж или тебе повезло, или нет. Я знаю многих гениальных людей, которые каким-то образом не вписались в контекст. И они сами не знают, почему так – почему они не стали знаменитыми, успешными художниками. Может, они не хотели, может, не прогнулись. А кто не прогибался? Рембрандт? Так он рисовал семейные портреты. Может, эти художники никому не нравились как люди – это и не удивительно: гении обычно противны.

Я в основном живу за счет моих любимых коллекционеров по всему миру – от Чикаго до Латвии. Иногда пишу картины для удовольствия, иногда – под заказ. Как-то один чувак прилетел ко мне на своем самолете, говорит: «Хочу Путина» (картины с Путиным в образе обезьяны. – Прим. ред.). Его выгнали из России, и он решил увезти с собой двух Путиных. Ну и увёз довольный.

Самую дорогую мою картину купили на аукционе за 70 тысяч долларов (работа IT ("Оно") была продана на аукционе Philips de Pury. – Прим. ред.), но я получил из них что-то около полутора тысяч. Люди покупают, перепродают, потом покупают опять, трижды перепродают. Меня это не обижает – люди зарабатывают, молодцы. Я вообще не знаю, как можно оценить картину – хорошая это картина или нет, вот как? Вот у меня есть иконы, на которых нарисованы обезьяны. Если вы религиозный человек, то вас бы это обидело. Если атеист – рассмешило бы. Но насколько это ценный вклад в искусство, я сказать не могу.

Я работаю с коллекционерами, которые по совместительству мои друзья. Зачем им покупать мои картины через галереи и платить там 50%? Галереи себя не проявили, они не работают. Галерея должна делать выставки, каталоги, вывозить на события. Ни одна из киевских галерей этим не занимается. Я бы с удовольствием с ними сотрудничал, но у нас нет галерей, которые бы вкладывались в эту сферу.

А иностранные галереи не заинтересованы в украинских художниках. Когда у нас был совок, это было интересно. Когда был Чернобыль, было интересно. А когда мы хотим в Евросоюз – это уже не очень интересно.

Но мне все равно – я не Ройтбурд. Он всегда был социально активный, с детства. Всегда собирал вокруг себя толпу – угомониться не может и сейчас. И слава богу.

Меня мало интересует движение искусства на нашем рынке, и вообще, будут ли хорошие художники тут или нет. Меня это вообще не парит – клянусь. Давид, Саша (сын и дочь Ильи, тоже художники. – Прим. ред.) – да, не все равно, но это семейные узы, это меркантильность. Скорее всего, они попадут на частных коллекционеров рано или поздно, и так оно и будет развиваться.

Может, поэтому меня никто и не любит – ну разве что кроме Жанны Кадыровой. Из малых у меня двое любимых – Жанна и Кравцов. Они вне контекста, не пользуются ситуацией особо.

Нажива меня не интересует – я не покупаю себе дорогую одежду, ношу дешёвое. Разве что вот маникюр сделал, шеллак, он дорого стоит, да (во время интервью у Ильи ногти, покрытые черным лаком. – Прим. ред.). Правда, жена купила когда-то мне часы Omega за $4 тыс. Я чуть с ними сразу задолбался: то их надо чистить, то они поломались – проблемы одни.

У нас есть мотоцикл и три машины, но это жены Маши. Я очень хотел посадить Машу за руль, но она хитрая, не садится, хочет, чтобы я ее возил. Потому что я когда вожу, не пью.

Моей первой машиной была Peugeot 404, я даже тату с ней сделал.

Я просыпаюсь где-то в десять, работаю шесть часов. Ужинать Маша любит дома, поэтому мы обычно там. Свободного времени у меня нет – я занят или Машей, или друзьями, или работой. У нас на Подоле круто. Я люблю эту подольскую жизнь, туда вверх и не выезжаю особо.

Недавно я был на очень приятном еврейском дне рождения, а на следующий день дома, убирал в кладовке – там столько барахла завелось. А вообще куда Маша меня потащит, там я и валяюсь.

Вот если есть джинсы Levi's, то я где-то «Каштан» (Сеть инвалютных магазинов, где в советское время можно было купить импортные джинсы. – Прим. ред.).

Я всю жизнь занимался своим пиаром, хотя не осознавал этого. Ленин тоже занимался пиаром, и Пушкин. Они ведь что делали? Трепались и хвастались.

Вот и я, например, тестировал DS7 Crossback – и тоже пиарился. Отличная машина. Великолепный кожаный салон, натуральное дерево, даже часы там дорогие: они выползают из панели.

Еще тормоз очень чувствительный. Ну я вообще люблю французский автопром, я уже говорил.

Не было заказов, от которых я отказывался – мне нравится прогибаться под кого-то, общаться с идиотами. Через меня, бывает, столько таких проходит – и это только бодрит. Я могу себе позволить не делать какой-то бред, но мне же нравится! Вот вам нравится нырять? Нет? И вы не ныряете. А мне нравится. Я в душе садомазохист.

Мне чем хуже, тем интересней, это для меня вызов.

Но когда я работаю над чем-то, то я в это влюбляюсь. И делаю это хорошо. Может быть дурацкий заказ, но я стараюсь его сделать так, чтобы мне стыдно не было. Я маньяк, я не могу не работать. Если этого не делать, то мне плохо.

Я редкий дурак, меня много раз звали преподавать, но я этого избегаю, потому что я ничего хорошего посоветовать молодым художникам не могу. Они намного умнее, чем я. Мне очень нравятся работы Кравцова, Кадана, моего сына Давида. Они крутые. Как я могу им что-то советовать?

Это комплекс неполноценности, когда очень плохие художники идут преподавать. Это ужасно: как может человек, который ничего в жизни не сделал, преподавать? Это же вынос мозга.

Если умеешь краски смешивать – смешивай.